3ea8a19f     

Рекшан Владимир - Кайф



Владимир Рекшан
Кайф
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Где-нибудь в багдадской или стамбульской кофейне сидят над чашечками с
кофе южные люди и кейфуют, то есть, насколько я понимаю, проводят в
приятном, расслабляющем безделии лишнее время.
Я же сижу на табурете за столом, привалившись спиной к горячей печке и
передо мной полупустая чайная кружка с потемневшей, выжатой, скучной долькой
лимона. И этот цитрусовый штришок недавней трапезы - единственное, что дает
право праздно размышлять о мусульманском кейфе: ведь за окнами минус
тридцать пять гибельных градусов Цельсия, а в двух десятках метров от моего
временного жилища начинается Ораниенбаумский парк, скованный лютой зимой. Я
снимаю жилье возле парка за сороковник в месяц, чтобы как-то пережить и
переработать зиму, но для печали нет оснований. Парк не скучен и прекрасен.
Верхний пруд перед Меншиковским дворцом закрыт льдом и снегом, а подо льдом,
пусть и небурная, как осенью, живет вода, вытекает из пруда через плотину,
колеблется черной речушкой в желтоватых торосах, набирая силу на выходе из
парка. Черная речушка с клецками снежных бугорков...
А в ноябре желто-кремовые стены дворца отражались в воде и небо
отражалось в воде, делая голубой воду и тончайший ледок, даже не ледок -
лединец, разноцветный от неба и стен...
Но все-таки - зима. Пора вставать, но я еще долго сижу за столом,
размышляя о южном кейфе, наблюдая, как за окнами гаснет день. По полу
сифонит от окна к двери. У меня густая, криво остриженная борода и
поредевшие, немытые волосы. Мыться в такой мороз мука и сущая нелепость;
Опять в половине домов полопались водопроводы. Значит, спасибо и за этот
северный кейф над чашкой чая с цитрусовой коркой.
- Кайф, - говорю я, - кайф. Да, удивительна судьба слов! Они ведь - как
люди... Но у нас-то говорят кайф, естественней тут громкое русское а,
заменившее е, - этот протяжный крик муэдзина.
Мне нравится разговаривать с самим собой. Вынужденное и желанное
одиночество предоставило-таки возможность выговориться.
Так бы и сидеть возле печки, предаваясь необязательным рассуждениям, но
пора выходить на лютую улицу.
Я допиваю быстрым глотком остывший чай и закашливаюсь до слез.
У меня насморк и мне тридцать шесть лет...
В июне 1968 года мне исполнилось восемнадцать, Я уже мог жениться и мне
предстояло служить в армии. Но от армии у меня имелась отсрочка, а новым
правом просто не успел воспользоваться.
В июне 1968 года я оказался в Париже, через месяц после знаменитой
студенческой полуреволюции. Деревья валили на баррикады и в Латинском
квартале теперь множество пней, а стены располосованы красным: Нет
капитализму! Нет социализму! Да здравствуют Че Гевара и Мао! Увидев
аккуратные пни в районе Сорбонны, я долго гадал: Чем пилили? Бензопилой,
наверное? Как-то не представлялся парижский студент с двуручкой.
В маленьком городке Ля-Бурже, где родился Паскаль (это если от Парижа
на юг через Дижон - то ли в Бургундии, то ли в Шампани, то ли во
Франш-Конте), состоялся матч молодежных команд СССР - Франция по легкой
атлетике, в котором я принимал участие. Неожиданно мы матч проиграли. После
проигрыша нас долго везли автобусом в разноцветном, густом, знойном
французском вечере, высадив возле здания, стилизованного под старинный
постоялый двор. В том здании состоялось нечто вроде товарищеского ужина. На
нем наши французские коллеги и сверстники вели себя так, что на
Средне-Европейской возвышенности подобное бы квалифицировалось как мелкое
хулиганство. Коллеги перевора



Содержание раздела