Ревич Всеволод - Несколько Слов О Песнях Одного Художника, Который Заполнял Ими Паузы Между Рисованием Картин И Сочинением Повестей
Всеволод Ревич
Несколько слов о песнях одного художника, который заполнял
ими паузы между рисованием картин и сочинением повестей
Статью о песнях Михаила Анчарова я мог бы написать лет тридцать назад.
Тогда-то в конце 50-ых ( начале 60-ых все и начиналось. Еще не появилась в
обиходе научная дефиниция "авторская песня", довольно бессмысленное, на
мой взгляд, обозначение /остальные песни анонимные, что ли?/, но
утвердившееся... И Алла Гербер еще не обозвала певцов-неформалов бардами,
будто они скандинавы какие-то. Но уже бесшумно проехал по Москве "Синий
троллейбус", "последний, случайный", уже закачался над кроватками
"Бумажный солдат", дальновидные ценители записали первые песни Булата
Окуджавы на катушечные магнитофоны. А больше почти ничего и не было. Хотя
уже настраивал гитару двадцатидвухлетний Володя Высоцкий, и Александр
Галич готовился к исполнению своей гражданской миссии...
Но песни Анчарова уже были, и я их знал, потому что дружил с Михаилом. Еще
не все, правда. Он сочинял их года до шестьдесят пятого, шестьдесят
шестого... Потом перестал. Может быть, потому, что окончательно перешел на
прозу. А может, не захотел быть одним из многих. Но и в 59-ом, 60-ом,
61-ом уже нетрудно было разглядеть особенности его стиля. Я мог бы стать
первооткрывателем, засвидетельствовавшим рождение нового вида искусства /
разве что Вертинский был предтечей/, выявить основные черты авторской
песни, возможно, даже подыскть ей другое определение. И вовсе не потому
мне удалось бы сделать столь фундаментальные филологические открытия, что
я высоко оцениваю собственную прозорливость задним числом. А потому, что
все эти черты уже существовали в песнях Анчарова. Именно он был
первооткрывателем. Его не с кем было сравнивать. Теперь сравнения
напрашиваются, хотя я все-таки их намеренно избегаю.
Но, увы, тогда я такой статьи не написал.
А вскорости они появились чуть ли не одновременно, как грибы с
разноцветными шляпками. Видно, подошел срок. И Окуджава, и Высоцкий, и
Галич, и Визбор, и Матвеева, и Ким... Этот удивительный феномен,
распространившийся с быстротой лесного пожара, многократно воспет и
исследован. Многократно обруган. Но все-таки придется еще раз вспомнить,
какие силы, какие социальные духи вызвали его к жизни.
В начале 60-ых годов разные области нашего искусства испытали прилив
вдохновения. Поэзия Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной, кинематограф
Тарковского, Хуциева, Мотыля, фантастические романы Стругацких,
драматургия Володина, Гельмана, Шатрова, "Современник" Ефремова и
любимовская Таганка, скульптуры Сидура и Неизвестного ( все это вытолкнуто
на свет Божий той же могучей пружиной, что и песни Окуджавы, Высоцкого,
Галича. Нетрудно заметить, что судьба многих из названных и неназванных
здесь талантливых людей была печальной, иногда трагической. Любое
инакомыслие, порою вполне невинное, но не утвержденное свыше, вскоре стало
жестоко преследоваться сусловскими егерями. Нельзя не признать: им удалось
проделать основательную работу, им удалось-таки на много лет загасить
искренние прорывы, которыми были охвачены шестидесятники...
Фантастические произведения часто строятся по формуле: что было бы, если
бы... Так вот: если бы нравственная атмосфера, возникшая в те годы у самой
динамичной части нашего общества, у молодежи была бы понята и поддержана,
то, может быть, мы давно уже выбрались бы из пропасти. Но ( не нашлось
таких сил. Восторжествовали угрюм-бурчеевы, на два десятилетия загнавшие
страну
